Разбирая древние  завалы своих бумаг,  среди лекций, записок и карт «Таро», обнаружил рассказ, написанный в студенческие годы. Наивный и бестолковый. Что тогда у меня было в голове, не знаю, но «иже писах, писах».

Посвящается друзьям
Сегодня, завтра и вчера

Внезапно раздавшийся телефонный  звонок застал Никиту в тот момент, когда он входил в квартиру. Он скинул с плеча рюкзак и, не снимая ботинок, подошел к столику в конце прихожей - телефон стоял там. После пятого или шестого звонка он поднял телефонную трубку.
Да, - отозвался он и посмотрел в зеркало пред собой.
Черт, Ник ты чего так долго не поднимал трубку? - это был Вадик Южный, его университетский приятель.
Не решался, – еле слышным голосом ответил Ник.
Что?
Неважно. Чего звонишь?
Да так, узнать как у тебя дела, чем занимаешься?
Только что вернулся из Университета, хочу принять душ и чего-нибудь съесть. - Никита взглянул на ноги и заметил, что он в ботинках. Он сел на стул, стоявший позади него, закинул ногу на ногу и, зажав телефонную трубку между плечом и ухом, принялся расшнуровывать левый ботинок.
Да, жарко сегодня. Давно такого пекла весной не было, – лениво произнес Вадим и зевнул в трубку.
Ты хочешь поговорить о погоде? - спросил Никита, все более раздражаясь тем, что втягивается в бессмысленный разговор.
Да нет же! – рявкнул тот и заговорил быстрей обычного: - Сегодня собираемся все на вечеринке у Сашки. Ты помнишь?
Нет, – безразлично ответил Никита. – Не помню.
Она не могла  до  тебя дозвониться вчера, чтобы  предупредить. Так ты  идешь? – Голос на том конце провода еще раз зевнул.
Нет, не иду, - неуверенно и, растягивая слова, ответил молодой человек. - У меня дела.
Фу, черт! – завопил Вадим. - Какие дела? Какие могут быть дела? С ума ты, что ли сошел? А если не сошел, то сойдешь со своими вечными делами. Не валяй дурака, приходи – гульнем, пообщаемся…
О чем? – улыбнувшись себе в зеркало, спросил Никита, не слыша собственного вопроса.
Что о чем? – неразумеюще переспросил его приятель.
О чем мы будем общаться? Что ты знаешь такого, чего не знаю я? - холодно отчеканил он, и еще раз взглянул в зеркало пред собой.
Голос в трубке непонимающе молчал. Внезапно осознав некоторую жестокость своих слов, молодой человек  тут же пожалел о них.
У меня в пятницу конференция по Бодлеру, к тому же я чертовски устал.
Опомнившись, что он снял только один  ботинок, Никита принялся за другой. И  лениво переменив ногу, он потянул за шнурок.
У тебя еще уйма времени, Ник, отдохни и к десяти приходи, да и остальные тоже…
Черт, Вадик, нет. Я же сказал - нет. Передавай всем привет! Адье! - Он с грохотом опустил трубку на рычаг телефона, глубоко вздохнул и запустил ботинок с ноги в дальний угол коридора.

Скинув одежду, Никита вошел в ванную комнату, включил душ и уселся под прохладный напор, скрестив ноги в полулотосе. Он долго и неподвижно сидел, наблюдая, как  с голубого кафеля стен к белой эмали ванны стекают капли воды, соединяясь в ручейки и образуя причудливые узоры. Затем, закрыв глаза и посидев  неподвижно  немного, повернул обратно ручку душа и стал взглядом искать полотенце.
На кухне он в маленькой турке сварил кофе, вынул из холодильника сандвич и, закурив сигарету, уселся в зале перед журнальным столиком, на котором были разбросаны книги  и журналы,  в аккуратной деревянной рамке стояла глянцевая фотография мужчины и женщины, нежно обнимавших друг  друга.  Крепко затянувшись, он задумался, затем отпил немного кофе, поморщился, посмотрел на тарелку с бутербродом и отодвинул ее от себя на край стола. Тяжело опрокинув голову на спинку кресла,  молодой человек закрыл глаза, и почувствовал, что погружается в сон.
На улице стоял чудесный майский вечер. Из соседних дворов доносился звонкий смех играющих детей, внезапно нарушенный  беспокойным голосом матери, которая кого-то звала. Никита прислушался: «Домой!» - протяжно звал тревожный голос, - «Никита, пора домой». Вдруг впереди себя он заметил две фигуры, которые махали ему издали, подойдя ближе, он разглядел мужчину средних лет и мальчика лет шести. Мальчик что-то лепил из песка, незнакомец сидел на краю детской песочницы с раскрытой книгой в черном бархатистом переплете: «Мы тебя давно ждем» – произнес мужчина и отвел взгляд в книгу. «Что вы читаете?»- спросил его Никита, всматриваясь в лицо ребенка, показавшееся ему знакомым. Не отводя глаз от книги, незнакомец прочитал: «Пронзительно-безнадежный ужас состоит не в том, что ее нет рядом со мной, а в том, что ее голоса  нет в этом хоре» - дочитав фразу до конца, он тут же захлопнул книгу. «Никита, домой!» – раздался вновь женский голос, и мальчик, до этого времени сидевший, словно бы не замечая ничьего  присутствия, окинул всех быстрым взглядом и убежал. «Никита, где же ты?» - не унимался материнский голос. Непонятная боль вдруг пронзила сердце Никиты, и он проснулся.  За окнами стояли майские сумерки. В домах напротив стали загораться окна. Никита встал, включил свет, и, вернувшись  в кресло, закурил.
Часы пробили десять. Он нервно затушил сигарету, надел ботинки, взял с полки несколько книг и вышел из дома. Вечерняя прохлада взбодрила его словно  внезапный окрик, и, оказавшись, сам не зная как, на улице Лермонтова, молодой человек решил отправиться туда, где его ждали. По дороге он свернул к магазину с ярко-синей неоновой вывеской, где купил бутылку  вина и сигарет. Выйдя, он сразу же закурил и  зашагал по темной аллее в сторону большого, хорошо освещенного дома, похожего на муравейник.
Дверь открыла блондинка в синем, не по моде декольтированном, бархатном платье с широченной улыбкой и фужером белого вина.
Это была Александра – хозяйка дома и добрая приятельница Ника.
Ого! Посмотрите, кто пришел! - она рассмеялась и, приобняв молодого человека, губами слегка коснулась его щеки.
А меня было чуть не убедили, что ты совсем закис над своими филоморами, решил вести аскетический образ жизни и вообще скоро уйдешь в монастырь.
Девушка  еще раз громко рассмеялась,  отпила из фужера и тут же приняла серьезный вид. Никита снисходительно улыбнулся.
Ну, прости меня, не дуйся, у меня дурацкие шутки, ты же знаешь. Проходи. – Она взяла у Никиты из рук бутылку вина и вышла в кухню, он прошел следом за ней. Все были уже давно в сборе и вели оживленную беседу. Большей частью это были университетские знакомые Никиты и коллеги по работе. Познакомились они еще на первом курсе, и с тех пор часто встречались для совместных попоек, пытаясь из всех сил вести богемный образ жизни.
Радушно поприветствовав Никиту, все принялись обсуждать одно очень избитое выражение Гертруды Стайн. Усадив  запоздалого гостя за стол, Саша предложила ему жаркое из телятины в гранатовом соусе.
Нет, спасибо. Мне есть совершенно не хочется. Я бы чего-нибудь выпил, – оживленно произнес Никита и принял из рук хозяйки фужер с мартини. Он оглянулся по сторонам: слева от него сидел коллега по работе в агентстве – Олег Нескин, с права Дима Костин – когда-то его близкий друг, а теперь просто приятель. Как-то незаметно для самого себя Никита почувствовал, что охладел к нему, долго пытался найти причину, и наверно, не нашел бы ее вовсе, в виду своего характера, если бы  Дима не подстроил ему подлость в виде трепа про его неудачную личную жизнь. Треп был прощен, но вакансия лучшего друга с тех пор больше никому не принадлежала.
Ник! Как дела? - обратился к нему сосед слева.
Все суета сует и томление духа, - он отпил глоток вина и полез в карман за сигаретами.
Да, есть такое мнение, - безразличным голосом произнес Олег и аккуратно отправил кусочек жаркого с вилки себе в рот,- однако не могу понять твоих убеждений,- продолжил тот, тщательно разжевывая сочный кусок мяса.
Я был воспитан в иудейской традиции, но с годами перешел в нарциссизм, - ответил Никита, стряхивая пепел себе под ноги.
Ну, ты и юморист, - загоготал Нескин.
Это не я, а Вуди Аллен.
А-а-а, терпеть не могу евреев, да еще американского происхождения,- осекся Олег.
Нескин, ты, блядь, двоечник и не усвоил уроков истории…
А ты – сноб.
Да, это единственная безобидная из всех заурядных позиций доставшаяся мне в наследство от бабки-библиотекаря и тетки суфражистки…
Вечер проходил как обычно. Гости попеременно друг с другом вели светские беседы, много курили и, не переставая, подливали в бокалы вино. С пластинок старого проигрывателя слетал джаз, прерываемый  рок-н-роллом и твистом. В зале  танцевали и громко смеялись. В коридоре по телефону громко разговаривал Вадик Южный, надоедая кому-то рассказами о том, что он поссорился со своей девчонкой, и что собирается провести лето в Анапе у своего отца. Никита весь вечер общался с сигаретой, бокалом и Сашей.
Двое молодых людей, сидевшие напротив них, битый час спорили о том, что такое идиосинкразия – венерическое заболевание или природное явление, нечто вроде северного сияния, пока взбешенная этим спором Саша не крикнула им, что они оба - идиоты, и что идиосинкразия - это психическое и интеллектуальное отвращение к каким либо вещам. Например, к глупым молодым людям.
Девушка, громче всех смеявшаяся в начале вечера, теперь сидела покинутая и всеми забытая, пила вино и медитативно поглощала бутерброды.
- Ник, не угостишь сигареткой? – в дверях появилась Дина, подруга Саши, которую Никита почему-то не любил. Он протянул ей пачку.
- Благодарю, - манерно произнесла девушка и уселась напротив него, рядом с хозяйкой дома.
Давно не виделись, -  сказала она и выпустила струйку дыма.
Да, целую неделю, -   Никита  налил себе и Дине вина.
Как учеба?
Ничего.
Что нового в Университете?
Ничего.
-    Ты какой-то грустный, как будто обиженный. Тебя кто-то сегодня обидел?  - она произнесла эту фразу так, словно обращалась к маленькому мальчику, разбившему коленку о ножку стола.
Разве только жизнь. Да и то не сегодня. – Никита отпил мартини и посмотрел на Дину. Девушка улыбнулась, хотела что-то сказать, но тут же передумала и, сделав вид, словно страшно заинтерисованна спором возникшим в гостиной, встала из-за стола и вышла. К полуночи утомленные мартини, сигаретным дымом и долгими разговорами гости постепенно стали расходиться, оживленно прощаясь в коридоре с хозяйкой.
Я сейчас докурю и тоже уйду, - сказал Никита, когда гости разошлись.
Можешь не торопиться, - ответила Саша, глядя в окно. - Все равно завтра воскресение.
Молодой человек выпустил дым и затушил сигарету о край переполненной пепельницы.
Хереса хочешь? -  девушка отвела взгляд от темного окна и пристально посмотрела на Никиту.
Хереса? Хочу. - Он подставил бокал и потянулся к бутерброду с ветчиной, но внезапно передумал и вытянул сигарету из пачки.

Тебе плохо? – Саша разлила по бокалам вино и тоже закурила.
Мне противно, –  нехотя ответил Никита,  взглянул на девушку через  стенки бокала с вином и скосил глаза к кончику носа.
Противно? – удивилась она.
Да. Меня тошнит.
А, привет от Сартра? – понимающе хмыкнула Саша.
Нет, скорей от Когелета, – он сделал глоток вина, затянулся и уставился в стену, словно что-то припоминая.
И возненавидел я жизнь, потому что противны стали мне дела, которые делаются под солнцем, ибо все суета сует и томление духа, - без всякой интонации выпалил он.
А! Вот ты о чем. Все носишься с этим дурацким «смыслом жизни». Не надоело?
Не знаю, можно ли об этом так сказать...
Оба молчали, пили крепкое вино и безостановочно курили.
Не знаю, Ник! Но думаю, что жизнь нельзя ненавидеть. Нельзя, потому что весь этот чертов «смысл жизни» в самой жизни. Этот смысл в том, что ты делаешь в этой жизни, что любишь в ней, в том, в чем ты видишь свое призвание…
И возненавидел я весь труд мой, которым трудился под солнцем, потому что и это суета.
О Господи! Суета. Суета! Ну и суета. И что дальше, черт возьми. Взгляни на это иначе - в жизни много такого, что способно приносить удовольствие. А ты зациклился на своей гнилой меланхолии. Хорошо. Но ведь и ты бываешь веселым, смеешься и все такое. Почему бы тебе ни довольствоваться этим малым и не предъявлять слишком высоких требований к жизни.
О смехе сказал я: глупость! А о веселии: что оно дает? И задумал я в сердце моем услаждать вином тело мое и, между тем, как сердце мое руководилось мудростью придерживаться и глупости… Не помню как там дальше, но только и эта попытка Когелета потерпела фиаско, кончилась неудачей. Он понял, что беспечная веселость, забавляющаяся в сущности пустяковыми и пошлыми вещами, не более как глупость и не может дать чего-нибудь положительного для сердца.
Ты слишком победоносен в своих высказываниях, Ник, так нельзя.
Ой, ну да! Ты знаешь, я сегодня взял с полки книги, когда шел к тебе.
И что?
А то, что я совсем не в курсе - зачем я их к тебе притащил.
Оба молча взглянули друг на друга и неожиданно взорвались громким хохотом. Крепкий херес дал о себе знать.
Остановились они только тогда, когда у обоих на глазах проступили слезы.
Ну, хватит, - сказал Никита, едва сдерживая новые порывы смеха, - уже поздно, я пойду.

Утром Никита проснулся с чудовищной головной болью и с виноватым видом повлекся в ванную, открыл кран, посмотрел в зеркало и внезапно почувствовал, как тошнота подступает к горлу. Он метнулся к унитазу, стал на колени и низко наклонил голову. Его стошнило. Стоя под холодным душем, он набирал в рот воды и думал, что в этом мире толком и не поймешь, когда тебя  тошнит по-настоящему – вчера или сегодня, а может быть завтра.
В понедельник утром, в университете, он встретил Николаева, своего старого приятеля по школе. Теперь они вместе учились на одном факультете.
Ты где был вчера? Я тебе весь вечер вчера звонил, - возмущался тот. - Никогда тебя дома не застать.
Он громко высморкался в носовой платок и поправил очки. Они вместе вошли в университетский корпус и поднялись на лифте на пятый этаж.
Как Яна? – спросил Никита, выходя из лифта.
Хорошо! Слушай, я вчера дежурил в ночь. Мы же с тобой хотели как-нибудь притетерить ночью в библиотеке, среди книг и  чтобы никаких людей.
Да? Не помню. А зачем? – Никита заговорчески улыбнулся.
Да ну тебя! Мы с тобой же договаривались на вчера. Я все купил: водки, томатного сока, перца…
А перец зачем?
Затем, что мы собирались пить любимый коктейль Хемингуэя, "Кровавую Мэри" с перцем и сырым яйцом.
Фу! Ну и гадость, – Никита поморщился.
Аудитория была переполнена студентами, и Никита сел на единственно свободное место рядом с Грибановым.
Здорово Ник! – шепнул ему тот, когда он  уселся за парту. - Как дела? Ты чего такой загруженный?
Не знаю, наверно крест тяжелый.
Какой крест? Ты о чем?
«Согласно Монетти, – повысил голос лектор, – человек - это разумное, предусмотрительное и  очень проницательное животное».
Грибанов  нагнулся и взглянул на своего соседа по парте - тот сидел, приложив ладонь ко лбу, и о чем-то напряженно размышлял, словно пытался что-то вспомнить.
Ты бы знал, Ник, как мы вчера отметили день факультета. Напились как черти. Ой, мама дорогая, - голос Грибанова перешел в заговорщицкий тон.
С нами был Яковлев, Соколов, Гранич. Мы пошли в кафе «Бурундук» и сначала там «дали», потом пошли  к Соколову домой, и «дали» еще там. Звонили тебе, но тебя где-то носило, как всегда.
« Данте, – продолжал лектор, –  в своей поэзии выводит на первый план моральную философию, которая ближе человеку, поскольку она выражает основную цель искусства как самопознания». Никита перестал записывать. Отложил ручку и закрыл ладонями лицо.
Бред - произнес он, - все похоже на пережеванный шашлык.
Ты чего такой загруженный? – обратился к нему Грибанов, бессмысленным взглядом обводя аудиторию.
Перестань спрашивать одно и тоже, -  заорал Никита, вынул из рюкзака пачку сигарет и вышел из аудитории.
На последней лекции он пытался вздремнуть, но бессвязные обрывки мыслей, фраз, перемешанных с образами прошлого, как какое-то злобное существо терзало мозг, вызывая болезненное ощущение одиночества и беспомощности. Вся эта тяжесть обессиливала и словно парализовала что-то важное, главное в его жизни, не могущее никак пробиться на поверхность сознания. Он попытался проиграть в голове мотив альтовой арии из «Страстей по Матфею» – иногда это помогало, но  наружный шум оглушал все  его попытки внимания к себе.
Покидая пределы университетского городка, он решил пройтись до дома пешком. Входя в квартиру, он услышал пронзительно-настойчивый телефонный звонок.  Сбросив с плеча рюкзак, и не снимая ботинок, он подошел к столику в конце прихожей и после пятого или шестого звонка снял трубку.