Энди Уорхол был одним из самых известных художников. И самой противоречивой фигурой прошлого века. Одни считали его вампиром, губившим людей, другие — ребенком, так и не сумевшим повзрослеть.
Энди Уорхол был выходцем из бедной польской семьи. Мало кто из поклонников знал о том, что его родители бежали в Америку из маленькой карпатской деревеньки от страшного голода. Отец целыми днями пропадал на работе, братья гоняли мяч во дворе, а Энди сидел дома, боясь высунуть нос на улицу. Энди был младшим, выглядел сущим заморышем, и мать старалась не отпускать его далеко от себя: все детство он провел в прямом смысле слова держась за мамину юбку. Школа оказалась неизбежным злом, и спрятаться от нее было нельзя. Чтобы не сойти с ума, Энди начал рисовать и делать коллажи. В старых номерах цветных журналов, в дешевых комиксах перед ним открывался другой мир — там жили короли и голливудские звезды. Окончив школу, Энди потратил все сбережения семьи на то, чтобы оплатить учебу на факультете дизайна Калифорнийского технического университета. В это престижное заведение в основном поступали дети из богатых семей; на занятия они приезжали в лимузинах, а Энди ходил в заляпанном краской свитере и большей частью отмалчивался. Не без помощи любящей мамы, которая в шутку дразнила его носатиком, Энди был твердо убежден, что уродливее его нет никого на белом свете. «Он походил на интеллигентного белого кролика», — вспоминал один из сокурсников. На фоне золотой молодежи Энди выглядел довольно жалко и, прекрасно это понимая, предпочитал держаться в стороне. Зато у чудаковатого Уорхола имелось несомненное преимущество: он был очень талантлив, и это скоро признали абсолютно все. Теперь над бедным молчуном никто не смеялся, напротив — его жалели. Вместо классических моделей он рисовал ковыряющих в носу детишек или нищих. Некоторым преподавателям казалось, что его художества — просто попытка шокировать окружающих, но для Уорхола такой выбор тем был естественным: пока однокурсники развлекались на модных вечеринках, Энди торговал леденцами на рынке и, улучив минутку, делал наброски. Если занятия графикой, живописью для большинства студентов были лишь способом получить престижное образование, то для Уорхола же — единственной возможностью вырваться: за спиной маячила серая жизнь бедных кварталов. Его рисунки резко выделялись среди других работ — в них были напор, энергия, они дышали жизнью.
Никто и не догадывался, какие честолюбивые желания владеют душой «интеллигентного кролика». А он между тем непременно хотел стать богатым и знаменитым. Путь к славе был один: покорить Нью-Йорк — безумный город, центр артистической жизни и модных галерей, в котором каждый может стать звездой. На каникулах Энди уже приезжал в Нью-Йорк и провел своеобразную разведку боем: друзья познакомили его с сотрудниками нескольких модных журналов, он показал свои наброски и сумел их заинтересовать.
Теперь же Уорхол снял дешевую студию за $ 8 в месяц и принялся за работу. Он обходил редакции и нью-йоркские рекламные агентства, демонстрировал свое портфолио и вскоре получил первый заказ от обувной фирмы. Энди использовал золотой цвет, получилось вызывающе и сексуально, а главное — эта реклама запомнилась, и продажи резко пошли вверх. Другая работа, признанная впоследствии рекламой года, изображала юношу, вкалывающего себе шприц в предплечье. Несмотря на скандальность сюжета, заказчики остались довольны: повысился рейтинг их передач о проблемах молодежи. У застенчивого юноши обнаружилось ценное качество: он лучше других улавливал веяния времени и преобразовывал их в рекламные образы.
Энди работал как одержимый, а в редкие минуты отдыха писал восторженные письма голливудским знаменитостям, умоляя их прислать что-нибудь из личных вещей или хотя бы черкнуть пару строк. Он не завидовал их успеху, не пытался извлечь какую-то выгоду: это было то детское чувство преклонения перед звездами, с которым маленький мальчик вырезал фотографии известных певцов и актеров и вешал их над кроватью. Их блеск слепил Энди до самой смерти. Его приятельница Бианка Джаггер рассказывала, как однажды на приеме в Белом доме Уорхол, тогда уже всемирно известный художник, наклонившись к ней, прошептал: «Видишь? Нет, ты видишь? Рядом со мной сидят Стинг и Элтон Джон! Я не могу в это поверить!»
Работа в рекламе требовала искусства общения: надо было уговаривать заказчиков, ходить на модные вечеринки. Тут-то и открылось еще одно удивительное свойство Энди: он притягивал к себе людей как магнит. Вряд ли его внешний вид мог расположить к задушевным беседам: нервные, всегда поджатые губы, седой парик (Энди рано облысел, и у него имелась целая коллекция разнообразных париков и накладок), непроницаемые черные очки и дорогие костюмы, которые он специально заляпывал краской, чтобы создать образ рассеянного гения. Этот образ — оторванного от жизни художника, который интересуется только творчеством и поэтому у него нет ни сил, ни желания следить за своим гардеробом, — помог ему еще в колледже, и Энди скрупулезно воссоздал его, рассчитывая на тот же эффект.
И не ошибся. Экстравагантный имидж только играл ему на руку: Уорхол очаровывал всех. К тому же у него обнаружилось весьма своеобразное чувство юмора. Язвительные реплики, брошенные тонким бесцветным голосом, выдавали человека, который на все смотрит по-своему. Словом, истинного художника.
Уорхол был просто создан для ночной жизни. С детства он страдал бессонницей и либо работал до рассвета в студии, либо пропадал в ночных клубах. Он появлялся на любой вечеринке, куда только мог попасть. Энди был прирожденным тусовщиком и позже признавался: «Если бы в Нью-Йорке устроили торжественное открытие сортира, я пришел бы туда первым». Помимо собственно развлечений он преследовал и еще одну, вполне конкретную цель: как можно больше засветиться на публике, раскрутить свое имя как торговую марку. И за много лет преуспел в этом как никто: Уорхола называли гением промоушна. Очень скоро Энди стал самым высокооплачиваемым рекламщиком Нью-Йорка, выполняя заказы для всех модных журналов, от «Вог» до «Харпер’с Базар».
Однако вечный ярлык рекламщика вовсе не устраивал Энди: всемирной славы на этой ниве не заработаешь. Реклама — искусство анонимное, тебя знают только коллеги по цеху. А вокруг Уорхола бурлила богемная жизнь, устраивались шокирующие перфомансы. Искусство стремительно теряло налет серьезности: зарождался поп-арт — направление, стиравшее грань между «высоким» и «массовым». Теперь живописным объектом могло стать что угодно: газетные вырезки, кричащая реклама, герои мультиков… Уорхол внимательно присматривался к поп-арту: новое искусство напоминало ему собственные детские опыты, а экспериментов он никогда не боялся. Впрочем, его первые работы, не связанные с рекламой, имели довольно скромный успех. Уорхол и сам чувствовал — не то, не то. Целыми днями он искал новый поворот, прием, метод: клал свеженаписанные холсты на тротуар, чтобы остались отпечатки следов прохожих, пробовал новые сочетания цветов. Встречая знакомых, Энди беспрерывно жаловался: ничего не выходит, нужны новые ходы. Идею, которая принесла ему долгожданную славу, он купил у своей приятельницы за $ 50. «Что ты больше всего любишь? — спросила та Уорхола и сама ответила: — Деньги. Вот и нарисуй доллар. Смысл в том, чтобы взять что-нибудь простое и всем известное — тот же доллар или консервную банку с супом», — продолжила она, уже складывая купюру. Уорхол улыбнулся: долгие годы томатный суп из консервов был его единственной пищей.
Монументальные полотна с банкой томатного супа «Кэмпбелл» стали визитной карточкой Уорхола и превратили его в звезду. «Он дал нам почувствовать, что даже в самой ничтожной и обыденной безделке сокрыт великий смысл. Его банки полны поэзии, они обнажают суть вещей», — писал нью-йоркский критик Патерсон Симс. Газеты захлебывались от превосходных степеней. Успех пришел неожиданно, и, читая восторженные рецензии критиков, Уорхол не верил своим глазам. Но критики не унимались, а цены на картины Энди стремительно поползли вверх. Он понял, что наконец действительно стал знаменитым. Мир оказался таким наивным! Люди готовы объявить банку дешевого супа музейным сокровищем, а незатейливую идею ценой $ 50 — гениальным художественным прорывом. В общем, все в жизни гораздо проще, чем он предполагал. Нынешний триумф казался Энди заслуженным реваншем за нищее голодное детство.
Художественный мир раскололся: одна половина считала Энди Уорхола зарей нового искусства, вторая — полной его деградацией. И для тех и для других он являлся воплощением Нью-Йорка: экстравагантный, непредсказуемый эстет.
К художнику стекалось все больше людей, привлеченных его необычной аурой, и Уорхол открыл огромную студию, окрестив ее «Фабрикой». Очень скоро «Фабрика» стала символом нового искусства, Меккой богемной молодежи. В ее комнатах, выкрашенных в серебряный цвет, постоянно крутились молодые артисты, начинающие художники и барышни, мечтающие стать звездами. Все они были без ума от Уорхола. Девушки хотели выйти за него замуж, мальчики — исполнять любую его прихоть. Слушая их бесконечные признания в любви и купаясь в потоках лести, Энди все больше убеждался в том, что люди, увы, глупы…
Постоянная тусовка была ему необходима как воздух: в ней он черпал новые идеи, зачастую беззастенчиво присваивая задумки своих приближенных. Он находил время для каждого: улыбался, что-то советовал, делал подарки, покупал выпивку и наркотики. Стать любимцем Энди было просто и крайне приятно — порой за одну его улыбку обитатели «Фабрики» готовы были расквасить друг другу носы. Но так же легко было и потерять его расположение — Энди очень быстро забывал о людях, и вчерашний любимец чувствовал себя так, будто его низвергли с небес на холодный асфальт. А Энди с интересом наблюдал за падением. Он обманет кого угодно, высосет все соки и выбросит на помойку!» Приближенный Уорхола, Фрэдди Херко (Энди обещал снять его в своем новом фильме, а потом просто выгнал), придя домой, включил «Реквием» Моцарта, принял мощную дозу ЛСД и выбросился из окна. Узнав об этом, Уорхол принялся разгневанно ходить по «Фабрике», пиная попадавшийся под ноги хлам: «Почему он ничего не сказал мне? Мы ведь могли снять на пленку, как он падает!». Эди Седжвик, его самая известная пассия, которую Уорхол сделал кинозвездой, прожила с ним несколько лет и ушла, поняв, что Энди абсолютно не способен на серьезные отношения. Первые дни Уорхол и вправду переживал: он считал ее близким человеком и оставался с ней дольше, чем с кем бы то ни было. Два года девушка безуспешно пыталась избавиться от привязанности к героину (к которому ее пристрастил Уорхол), в отчаянии звонила Энди и просила у него денег на лечение. Но Уорхол даже не пожелал ее выслушать. В результате Эди умерла от передозировки. На похороны Уорхол не приехал…
Юродивый, гений, безнравственный коммерсант — после подобных историй, которые повторялись с регулярностью почтового экспресса, Уорхола начали называть еще и Ангелом Смерти. Смерть стала его постоянной спутницей, а насилие и одиночество — излюбленными темами.
К 1968 году Уорхол был уже признанным мастером поп-арта. Его выставки с успехом проходили по всему миру, в Америке не было художника популярнее — за одну из его картин на аукционе заплатили $ 60 тысяч. Это был рекорд: никто из его современников столько не получал. Однако не меньше, чем картинами или фильмами, Уорхол прославился своими скандальными интервью, которые он раздавал направо и налево. «Я не хотел рождаться. Это было ошибкой. Все равно как меня выкрали и продали в рабство, — объяснял он в интервью журналу «Тайм». — Меня никогда не трогали собственные работы. Я делаю дешевую писанину и нравлюсь обычным людям».
Весной Энди отправился в Лос-Анджелес на открытие своей большой ретроспективы. Успех был грандиозным: переполненные залы, толпы студентов, скандирующих: «Мы любим Энди Уорхола!», фотографии в газетах.
…Перед отъездом Уорхол перечитал сценарий, по поводу которого ему опять звонила «эта надоедливая феминистка» Валери Соланис, и с отвращением швырнул его одному из помощников: «Засунь эту дрянь куда-нибудь подальше». Валери мечтала, чтобы Энди поставил по ее сценарию фильм, но Уорхол посчитал его слишком «грязным». Она несколько раз появлялась на «Фабрике», требовала вернуть рукопись, но Уорхол всякий раз отмахивался: «Я ее куда-то дел, я занят, зайди позже». Валери была девушкой неуравновешенной, решительной и ненавидела, когда ее обманывают…
В тот момент, когда Энди перерезал в Лос-Анджелесе атласную ленточку, она зашла в оружейный магазин и купила два револьвера — 34-го и З6-го калибров.
Через пару дней после возвращения Энди Валери появилась на «Фабрике». Уорхол трепался по телефону, его помощники обсуждали с куратором одной из нью-йоркских галерей условия будущей выставки. Валери подошла к Энди, достала из бумажного пакета револьвер и выстрелила. Окружающие, решив, что этажом ниже в офисе компартии взорвалась бомба, кинулись на пол. Только Уорхол понял, что происходит. Он вскочил из-за стола и рванулся к Валери, повторяя: «Нет, нет, не делай этого!» Она выстрелила еще раз. Энди упал. Валери перевела дух, сжала покрепче револьвер и выпустила третью пулю. Следующим выстрелом она ранила галерейщика и собиралась перестрелять остальных. Но револьвер заело. Валери вызвала лифт и спокойно уехала. На углу она купила персиковое мороженое, не торопясь съела его и обратилась к уличному регулировщику: «Я стреляла в Энди Уорхола». Позже так назовут фильм о женщине, которая несколькими выстрелами прославилась на весь мир.
После ее ухода началось безумие. Когда-то безупречно работающий организм «Фабрики», сердцем которого был Энди, теперь бился в конвульсиях. Люди бегали, кричали и обливались слезами. Галерейщик, забыв про собственное ранение, пытался сделать Энди искусственное дыхание, но воздух со свистом вырывался из простреленных легких. Агонизирующий Уорхол, наблюдая за этой кутерьмой, неожиданно начал хихикать: «Не смешите меня. Мне очень больно». Пятнадцать долгих минут Энди корчился на полу, пока не приехала «скорая», в больнице констатировали клиническую смерть…
На следующий день газеты пестрели гигантскими заголовками: «Известная феминистка стреляла в короля поп-арта Энди Уорхола», «Самый популярный художник Америки находится при смерти». В то, что чахлый Энди выживет после трех пуль, выпущенных в упор, никто не верил…
И все же он выжил. Более того, прожил еще 23 года, правда, вынужден был носить корсет: врачи неудачно зашили мышцы живота. Но сам он это жизнью не считал. «Я уже мертв, — говорил Энди репортерам, а на вопрос, изменило ли его покушение, только кривил губы: — Вы когда-нибудь видели, чтобы люди менялись?»
Однако перемены все же произошли. К Энди вернулись забытые детские страхи — он вновь стал бояться людей, купил бронежилет и перегородил вход в «Фабрику» конторской стойкой. Окружающих он изводил придирками. Его все раздражало, повсюду чудились опасности: Уорхол не выходил на улицу позже восьми вечера, а дорогие украшения носил только под одеждой — в каждом незнакомце он видел грабителя. Опасения оказались ненапрасными: однажды к Уорхолу пожаловала колумбийская мафия и забрала всю имеющуюся у него наличность — без малого миллион долларов.
Число врагов Энди с годами не уменьшилось. Однажды в него швырнули тортом активисты антинаркотической кампании, в другой раз неизвестные сорвали с него парик на презентации новой книги. Маньяки засыпали его письмами с угрозами. Все они действовали испытанными методами самого Уорхола: любой ценой попасть на первые полосы газет, и это приводило его в бешенство.
В последние годы жизни Энди всеми силами ограждал себя от мыслей о смерти. Он не пришел на похороны писателя Трумэна Капоте, идола своей юности и близкого друга, проигнорировал известие о смерти Марио Амайи — того самого, который пытался когда-то, истекая кровью, сделать ему искусственное дыхание. И даже на похороны родной матери он не приехал, хотя Джулия была, пожалуй, единственным человеком, которого Уорхол по-настоящему любил.
Он умер 22 февраля 1987 года. Про то, что Энди страдал заболеванием мочевого пузыря, мало кто знал. До последней минуты он, панически боясь врачей, отказывался ехать в больницу, хоть его и уверяли, что бояться нечего — возможность осложнений после такой операции ничтожно мала. Операция действительно прошла успешно. Вечером сиделка померила Энди температуру и закрыла палату. А наутро Уорхола нашли мертвым.
После его кончины адвокаты и друзья вскрыли квартиру Энди и были поражены: король поп-арта предпочитал вполне буржуазную роскошь. Везде — на мраморных столах, в антикварных креслах эпохи Людовика XIV, резных шкафах — громоздились нераспакованные свертки с покупками, африканские фигурки из черного дерева, бриллианты от Тиффани, бесчисленные флаконы дорогих духов, индийские благовония, картины, банки из-под печенья, набитые сотенными купюрами, — Энди не доверял сейфам. Шедевры живописи, стоившие сотни тысяч долларов, валялись вперемешку с хламом из лавок старьевщиков: Уорхол всегда мечтал найти какую-нибудь дешевую вещицу за пять баксов, которая со временем будет стоить миллионы. Он тратил на покупки бешеные деньги, но никому их не показывал. В нем жил дух не коллекционера, а бедного польского крестьянина, который твердо знает: заработанные деньги надо вкладывать в вещи.
На аукционе «Сотбис» его пеструю коллекцию продали за $ 25,3 миллиона. В ней, кстати, не было ни одной картины самого Уорхола, за исключением маленького портрета Мао Цзэдуна: Энди не хранил дома своих работ. Некролог в «Нью-Йорк Таймс» начинался словами: «Лучшее произведение Уорхола — это сам Уорхол».
