Я уже был дистрофиком и выделялся среди солдат своим жалким
видом. Все было для меня непривычно, все было трудно: стоять на
тридцатиградусном морозе часовым каждую ночь по четыре-шесть часов,
копать мерзлую землю, таскать тяжести: бревна и снаряды (ящик – сорок шесть
килограммов). Все это без привычки, сразу. А сил нет и тоска смертная. Кругом
все чужие, каждый печется о себе. Сочувствия не может быть. Кругом густой
мат, жестокость и черствость. Моментально я беспредельно обовшивел – так,
что прекрасные крошки сотнями бегали не только по белью, но и сверху, по
шинели. Жирная вошь с крестом на спине называлась тогда KB – в честь
одноименного тяжелого танка, и забыли солдатики, что танк назван в честь
великого полководца К. Е. Ворошилова. Этих KB надо было подцеплять
пригоршней под мышкой и сыпать на раскаленную печь, где они лопались с
громким щелканьем.

И все же мне повезло. Я был никудышный солдат. В пехоте меня либо
сразу же расстреляли бы для примера, либо я сам умер бы от слабости,
кувырнувшись головой в костер: обгорелые трупы во множестве оставались на
месте стоянок частей, прибывших из голодного Ленинграда. В полку меня,
вероятно, презирали, но терпели.

В конце ноября началось наше наступление. Только теперь я узнал, что
такое война, хотя по-прежнему в атаках еще не участвовал. Сотни раненых
убитых, холод, голод, напряжение, недели без сна… В одну сравнительно
тихую ночь, я сидел в заснеженной яме, не в силах заснуть от холода. Чесал
завшивевшие бока и плакал от тоски и слабости. В эту ночь во мне произошел
перелом. Откуда-то появились силы. Под утро я выполз из норы, стал рыскать
по пустым немецким землянкам, нашел мерзлую, как камень, картошку, развел
костер, сварил в каске варево и, набив брюхо, почувствовал уверенность в себе.
С этих пор началось мое перерождение. Появились защитные реакции,
появилась энергия. Появилось чутье, подсказывавшее, как надо себя вести.
Появилась хватка. Я стал добывать жратву. То нарубил топором конины от
ляжки убитого немецкого битюга – от мороза он окаменел. То нашел
заброшенную картофельную яму. Однажды миной убило проезжавшую мимо
лошадь. Через двадцать минут от нее осталась лишь грива и внутренности, так
как умельцы вроде меня моментально разрезали мясо на куски. Возница даже
не успел прийти в себя, так и остался сидеть в санях с вожжами в руке.

Многие убедились на войне, что жизнь человеческая ничего не стоит и
стали вести себя, руководствуясь принципом «лови момент» – хватай жирный
кусок любой ценой, дави ближнего, любыми средствами урви от общего пирога
как можно больше. Иными словами, война легко подавляла в человеке
извечные принципы добра, морали, справедливости.

Схватился за ногу пожилой солдат, шедший по дороге. Рядом с ним девчушка-санинструктор. Ревет в три ручья, дорожки слез бегут по грязному, много дней не мытому лицу. Руки дрожат, растерялась. Жалкое зрелище! Солдат спокойно снимает штаны, перевязывает кровоточащую дырку у себя на бедре и еще находит силы утешать и уговаривать девицу: «Дочка, не бойся, не плачь!»… Не женское это дело – война. Спору нет, было много героинь, которых можно поставить в пример мужчинам. Но слишком жестоко заставлять женщин испытывать мучения фронта. И если бы только это! Тяжело им было в окружении мужиков.
Голодным солдатам, правда, было не до баб, но начальство добивалось своего любыми средствами, от грубого нажима до самых изысканных ухаживаний.
Среди множества кавалеров были удальцы на любой вкус: и спеть, и сплясать, и красно поговорить, а для образованных – почитать Блока или Лермонтова…
И ехали девушки домой с прибавлением семейства. Кажется, это называлось на языке военных канцелярий «уехать по приказу 009». В нашей части из пятидесяти прибывших в 1942 году к концу войны осталось только два солдата прекрасного пола. Но «уехать по приказу 009» – это самый лучший выход.
Бывало хуже. Мне рассказывали, как некий полковник Волков выстраивал женское пополнение и, проходя вдоль строя, отбирал приглянувшихся ему красоток. Такие становились его ППЖ, а если сопротивлялись – на губу, в холодную землянку, на хлеб и воду! Потом крошка шла по рукам, доставалась разным помам и замам. В лучших азиатских традициях!